Мальчик пожевал губы и засмеялся.

– Нет. Не похожа. Ты больше на нашего конюха похожа, когда он после таверны в свою халупу возвращается. Ладно, – он смягчил тон. – Только странно… Как-то не рвёшься ты смыть эту грязь, – Джонатан покосился на моё платье. – Неужели так приятно?

– Просто я давно ни с кем не разговаривала, – призналась я.

– Иди купайся, а то я тебя сам сейчас в душ затолкаю, – мальчик подошёл ближе. В его светлых волосах играли лучи алейна. – Почему ты мне кого-то напоминаешь?

Не дожидаясь, пока Джонатан догадается, я рванула дверь ванной. Долго стояла под струями теплой воды, пытаясь привести себя в порядок. Раздирала кожу мочалкой, сея кровавые царапины; натиралась мылом, выгоняя смрад темницы.

Волосы не прочёсывались. Никак. Грязь и колтуны склеили их настолько, что птицы могли бы отложить у меня на голове яйца. Удивительно, как там ещё вши не завелись!

Выругавшись шёпотом, я нащупала на полке большие ножницы. Перерубила свалявшиеся пряди почти у самого основания. И лишь когда тяжёлые и длинные валики сбившихся волос рухнули на пол душевой, из глаз потекли слёзы. На кого я теперь похожа?

А когда я, выходя из ванной комнаты, поймала своё отражение в зеркале, плакать захотелось ещё сильнее. Выглядела я так, будто паучья болезнь поразила не моего отца, не Сарину, а меня… Впалые щёки, серая кожа и огромные блестящие глаза, в глубине которых плескалось яростное желание выжить.

Джонатан ходил по комнате, размахивая руками. Он что-то напевал себе под нос и корчил рожи. Даже забавно было за ним наблюдать. У меня теперь есть брат. Радоваться этому или нет, я пока не могла решить. Почему отец ушёл, и что было после, мне неизвестно, а осуждать его мне и так было за что.

Сейчас меня волновало, могу ли я передать весточку драконам? Вдруг они помогут и свяжутся с Адонисом?

Под подошвой тканых тапочек скрипнула половица. Брат обернулся, и в стёклах очков отразилось моё бледное и худое лицо.

– Тебя что, не кормили? – спросил Джонатан, оглядывая меня с головы до ног. – Откуда ты сбежала, как-там-тебя?

Сарафан из льна и белая блуза только подчеркивали мою костлявость. Стоит ли говорить, что от моих прежних форм остались только воспоминания? Эриман меня не узнает. Будет ли любить такую? Поверит ли в то, что я не по своей воле была в заточении? Должен поверить. Для этого я сделаю невозможное.

– Просто у меня такая фигура, – я пожала плечом. Не ощутила привычного скольжения волос по плечу, и мне снова захотелось плакать. – А видишь ли ты кого-нибудь из Азоров, Джонатан?

– Да, – мальчик затравленно оглянулся. – Только папе не говори.

– Не скажу, – прошептала я, сделав серьёзное лицо. – А ты сможешь передать им письмо для моего брата?

Цель была так близка, что я могла сорваться. Поможет ли мне Джонатан? Догадается ли, что неспроста прошу его об одолжении?

– А ты мне что? – заговорщицки проговорил мальчик и потрепал чёлку над очками.

– А я тебе, – хмыкнула в ладонь, – Да что попросишь! Могу не докладывать отцу, что ты не занимался. Могу выгородить, если куда-то соберёшься… А могу… Могу позволить снять очки!

Брат отдёрнулся.

– Зачем снимать? Тебе же больно будет! Совсем глупая?

– Я перетерплю, – я вздрогнула от неожиданности. Вдруг мальчишка правду говорит?! – Мне просто очень-очень нужно сообщить брату одну новость.

– Разберёмся. Как зовут тебя?

– Арли.

Брат деловито сложил руки на груди и набрал воздуха. Как же мы были похожи внешне. В его форме губ и носа я узнавала свои. Только бы он сквозь свои очки не увидел сходства. Больно он для своего возврата развит и смышлён. Теперь ещё и короткие волосы совсем выделили мои скулы, и долговязый подросток стал моей копией, только со светлыми волосами.

– В столовой сейчас возьмём булочки и в сад пойдём. Я покажу тебе наши владения. Садовник у нас старый и глуховатый, наверное, потому отец замену нашел, – Джонатан хитро улыбнулся и распахнул дверь. – А ты даже симпатичная, когда умытая. Но всё равно лицо твоё мне знакомо.

– Бу-у-улочки, – от одного упоминания о еде в животе заныло. Да так, что я даже о письме позабыла. – Конечно. А мама твоя тоже здесь живёт?

Джонатан неожиданно помрачнел. Даже его светлые волосы, казалось, потемнели.

– Молчи о маме! – крикнул он, да так громко, что плафоны азитовых светильников сердито звякнули. – Поняла?!

– Извини, – я выставила вперёд ладони.

– Мама хотела меня убить, – Джонатан надул губы. – Она обезумела. Поэтому папа забрал меня к себе.

Я выдохнула. Что-то подсказывало мне, что правды в этой версии куда меньше, чем в моей фальшивой биографии. Интересно, что наговорил бы мне отец о моей матери, если бы ему удалось забрать меня с собой? Презирала бы я её сейчас? Ненавидела бы?

– Пойдём, – Джонатан виновато протянул мне ладонь. – Я есть хочу. Ах, да, – вырвавшись, мальчик ринулся к дубовому столу. Достал из ящика перо на чернилах гусениц и стопку бумаги и протянул мне. – Спрячь. Это для твоего письма.

Я взяла бумагу и благодарно кивнула, а затем развела руки в стороны, ведь спрятать все это было некуда.

Джонатан долго смотрел на меня, приложив палец к губам, а потом повёл меня по коридору в другую комнату. Оставив меня на пороге, побежал к высокому шифоньеру и достал что-то длинное и шелестящее. Похоже на плащ.

– Это чтобы спрятать, – он показал на перо и листы в моих руках, – да и на улице в блузе будет прохладно. Уже лисий сезон всё-таки.

– Спасибо, – я с благодарностью укуталась в плащ.

Гладкая ткань скользнула по икрам. В подкладке я обнаружила внутренний карман, в котором легко поместилась пачка сложенных листов и пёрышко.

– Ну, что? – я подмигнула мальчишке. – За булочками?

– Летта такие вкуснющие печет! – восхитился мальчик и показал направление. – Туда.

Мы спустились в огромную и светлую столовую, где воздух пах ванилью и сливками, и набрали целый кулёк булочек и пончиков. Я жадно вдыхала аромат яств и не могла им насытиться. Тонкие ноты ванили возвращали меня в беззаботное детство, где мама пекла слоёные пироги с северными ягодами, а я с жадностью хрустела тонким тестом, размазывая по языку тающую начинку…

Далеко ли Мелика? И жива ли мама? Не разорвалось ли её сердце, когда я перестала отвечать на еженедельные письма?!

Тяжело было понимать эмоции брата из-за очков, и меня это немного смущало. Но когда я почти втоптала половину булочки, он рассмеялся.

– Держи, – протянул мне чашку, – это виноградный сок. А то тесто не переварится в тебе, потом лечить придётся.

Узкоглазая куховарка молча посмотрела на нас и продолжила нарезку овощей.